Для того, кто вырос в Америке, разнообразие было неизбежным. Меня научили прославлять плавильный котел культур, который создает сегодня Америку, даже не понимая, что отдельные индивидуальные вкусы могут быть утрачены в процессе сплавления. В моей ситуации не помог тот факт, что я являюсь американским полукровкой в четвертом поколении, зная лишь, что моя фамилия отдаленно немецкого, а потенциально славянского происхождения. Насколько мне известно, мои связи с родиной были в Кентукки, а не где-либо в Европе.
Я часто думаю над вопросом о моих корнях, поскольку многие в Северной Европе спрашивают, есть ли у меня здесь семейные связи – в Эстонии, Латвии или Литве, все считают, что я некий балто-американец. Если мне не хочется объяснять тот извилистый путь, который привел меня к гранту Фулбрайта в Эстонии и Латвии в этом году, я просто отвечаю: «Да, моя мама была эстонка». Или что-то вроде. На самом деле, большинство моих отношений с прибалтийцами в США были связаны с балто-американцами, которые всегда оказывались серьезными языковыми партнерами. Как у многих, мой первичный интерес к культуре Балтийских стран был к самим странам, а не к представителям диаспоры. Кроме того, балто-американцы – это люди, с которыми я часто общался. Прибалтийцы, живущие у себя на родине, были далеко, и я мог легко романтизировать их в своих мыслях.
С 7 по 9 ноября я участвовал в XVI молодежном семинаре Baltic Heritage в Вильнюсе, в Литве, это был опыт, который значительно трансформировал мой интерес и открыл глаза на богатство культуры, наследия, истории и значительность балтийской диаспоры. Я историк искусства, специализируюсь в основном на искусстве Балтийских и Северных стран в 1890–1915 годах. На семинаре в Вильнюсе мы с Кристиной Лупп представили доклад о первых этнических эстонских художниках, которые жили и работали в Америке и Канаде с 1900–1930-х годов. Подавляющее большинство грантов по балтийской диаспоре сфокусировано на послевоенной эпохе, и на то есть причина, поскольку наблюдалась широчайшая в истории эмиграция прибалтийцев. Так, в частности, мы стремились больше узнать о том, как эстонские художники интегрировались в северо-американской культурной сфере и об их успешном сотрудничестве с американскими и канадскими художниками. Например, Эндрю Винтер (1892–1958), эстонско-американский художник, который в частности был хорошо известен жанровыми сценами из жизни рыбаков с берегов штата Мэн и живопись которого полна тонких деталей, что выражает и его эстонское наследие, и его новообретенную идентичность Новой Англии.
Маарья Меривоо-Парро была следующим докладчиком и говорила об опыте американо-эстонской молодежи, которая могла в основном учиться в Финляндии в 1950–1960-х. Интересными, в частности, по крайней мере для меня, были ее рассуждения о концепциях Эстонии и эстонства, как это воспринималось общинами диаспоры в Америке, и как они изменились и/или трансформировались благодаря опыту студентов в Финляндии и даже в Эстонии.
Методы коммуникации и контакт между эстонцами в Советском Союзе и теми, кто жил в районе Ванкувера, стали темой презентации Анн Ааресильд. Ее доклад был, в частности, очень ценным потому, что на эстонскую общину Ванкувера исследователи явно обращали недостаточно внимания, несмотря на ее формирующую роль в эстонской диаспоре как в глобальном, так и в национальном канадском плане. Презентация Ааресильд была особенно полезной для начала дискуссии о важности преднамеренности – в том, что говорится, прежде всего уклончиво, или сообщается через сложную сеть кодов и секретных смыслов, вновь один из аспектов, применимых к анализу всех связей диаспоры с СССР.
В трех докладах из Латвии Гунтис Швитиньш, Инесе Калнина и Лаура Миллере говорили о Латвии и ее диаспоре в связи с лагерями ДП в Германии. Швитиньш сделал предварительный обзор того, что обещало стать по-настоящему беспрецедентным ресурсом для исследований балтийской диаспоры в лагерях ДП: виртуальная экспозиция, озаглавленная «Лагеря в Германии для беженцев из Балтийских стран, 1945–1950». Экспозиция предлагает объемные и тщательно детализированные тексты на английском, эстонском, латышском и литовском языках о повседневной жизни и культуре балтийских поселенцев ДП. Возможно, наибольшей ценностью этой будущей виртуальной выставки является не ее огромный охват и наличие труднодоступных ресурсов – фактор, который сам по себе заслуживает большого признания, – но скорее способ, которым представлена борьба прибалтийцев за создание нормальной жизни, с отвечающими высоким стандартам школами, университетами, спектаклями и даже выставками искусства – фактор, который, по крайней мере для кого-то, незнакомого с лагерями ДП, создает совершенно иную картину, чем, возможно, типичный образ перемещенных лиц в Европе сразу после войны.
Как многие знают, Латвия недавно изменила свои законы о гражданстве с целью облегчить получение латвийского гражданства людьми с (явно) латвийскими корнями, родственники которых стали перемещенными лицами в результате бурных событий 1940–1950-х годов. Заявлять о таких корнях, однако, часто может быть трудным. По этой причине доклад Калниня и Миллере о централизованных шкафах с папками латышей в Германии примерно в 1945–1950-х годах был своевременным и интересным.
Барт К. Пушоу